Н.В. ГОГОЛЬ И ВЕЛИКАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА. Часть II

                                      Интуиция общественного реформаторства Гоголя

Наметив в этих чертах программу «дела жизни», Гоголь должен был определить свой путь. Он был ему подсказан его христианским сознанием; путь этот — поучение и нравствен­ное влияние. «Бог повелел,— утверждает Гоголь,— чтобы мы ежеминутно учили друг друга».

Известно, до каких наивных крайностей доходило его учение о моральном воз­действии губернатора и губернаторши на общество, поме­щика на крестьян и бюрократа на чиновников. Других спо­собов, кроме проповеди и личного примера, Гоголь не         допус­кал. Любопытно сравнить его с Белинским, стоявшим на той же почве общественного реформаторства. Белинский при­знает только внешние, государственные методы преобразо­вания общества: уничтожение крепостного права, отмена телесного наказания, изменение государственного строя; у Гоголя все методы внутренние, психологические: пере­воспитание души человека. Для материалиста Белинского — бытие определяет сознание, для спиритуалиста Гоголя— сознание определяет бытие. Линия Белинского привела через интеллигенцию, народников и марксистов к современному коммунизму. Линия Гоголя возрождается в пореволюцион­ном религиозном сознании. Психологический путь Гоголя обусловлен спиритуализмом всего его мировоззрения. Душа в центре мира; всё от неё исходит и к ней возвращается. В ней ключ ко всему.

«Воспитываются для света не посреди света, а вдали от него... в исследовании собственной души своей, ибо там законы всего и всему,— найти только прежде ключ к своей собственной душе; когда же найдешь, тогда этим же самым ключом отопрешь души всех». Вот почему Гоголю понадоби­лись долгие годы подготовки, удаления в душевную пустыню для изучения и очищения собственной души. И только наладив свое внутреннее хозяйство, он решил выступить на поприще общественно-религиозного служения. Поле борьбы добра со злом — человеческая душа; её можно исправлять поучением, на неё можно влиять примером. Вера Гоголя в плодотворность нравственного воздействия связана с его взглядом на душевное зло. Мы уже знаем, что злую силу в мире Гоголь мыслит онтологически, как вполне реальную личность дьявола. Напротив,             в человеческой душе онтоло­гического зла он не видит. Пессимист в плане космическом, Гоголь неожиданно превращается в оптимиста в плане пси­хологическом. В душе человека зло не имеет сущности: оно случайно, эмпирично, а потому вполне преодолимо. Работа проповедника сводится не к уничтожению зла, а к исправ­лению испорченного, искаженного добра в душе грешника. «Друг мой,— пишет Гоголь,— мы призваны в мир не затем, чтобы истреблять и разрушать, но, подобно Самому Богу, всё исправлять к добру,— даже и то, что уже испортил человек и обратил во зло. Нет такого орудия в мире, которое не  было бы предназначено на службу Бога».

Но как же примирить с этим заявлением художествен­ное творчество самого автора? Как оправдать чиновников из «Ревизора», помещиков из «Мертвых душ»? Неужели и это царство пошлости и смерти в глубине своей таит добро? Гоголь вынужден решиться на подобную, крайне произ­вольную, переоценку. Он не хочет признать, что до религиоз­ного перелома он был живописателем зла, а вовсе не скрытым проповедником добра. Ему нужно связать две половинки своей личности и деятельности, и он вступает на скользкий путь мотивировки post factum.

Как бы ни был низок и порочен человек, природа его благородна: он извратил её, редко по злой воле,              а большей частью по познанию. Вот любопытное утверждение в «Пере­писке»:«Если вы узнаете плута не только как плута, но и как человека вместе, если вы узнаете все душевные его силы, данные ему на добро и которые он поворотил во зло или вовсе не употребил, тогда вы сумеете так попрекнуть его им же самим, что он не найдет себе места, куда ему укрыться от самого же себя... и тогда вы почувствуете, как благородна наша русская порода даже в плутах». Как же происходит это извращение добра в душе человека? Главная причина заклю­чается в болезни нашего времени, во всеобщем недовольстве. Каждый хочет быть не тем, что он есть; отсюда путаница, вихрь недоразумений, раздоры и всевозможные пороки. Диагноз неожиданный и своеобразный. Еще более неожидан­но следующее утверждение: наша жажда быть не тем, что мы есть, «может быть, происходит от прекрасного источни­ка — быть лучше.

Когда от суждений нормативных Гоголь переходит к диагностике, почва уходит из-под его ног. Определение русской болезни как жажды быть не тем, что есть, заявле­ние, что все пороки проистекают из желания быть лучше,— причудливое доктринерство. Так же фантастично рассужде­ние о том, что в настоящее время все до единого грешат не прямо, а косвенно; что грехи эти «не от разврата, а от неве­дения»: стоит только проповеднику показать «всю цепь косвенных преступлений», как грешник «облобызает его, как спасителя». Все несчастье в том, что человек не знает ни самого себя, ни жизни. «Велико незнание России посре­ди России». Таким образом моральная проповедь превра­щается в лекции по самообразованию и нравственность заменяется познанием. Трогательно и смешно изображение «честного, но близорукого богача», у которого «дыбом поднимется волос», если только ему показать картину голода в России; или модницы, которой «не пойдет на ум какая-ни­будь шляпка или модное платье», стоит лишь объяснить ей, что из-за её нарядов муж её берет взятки. Так постепенно все пороки и грехи русского человека сводятся к «прекрасным источникам».

Как от гениальных прозрений в области нравственности Гоголь мог спуститься до такого наивного утопизма     в психологии? Ответ на этот вопрос может пока­заться парадоксальным: Гоголь совсем не психолог; у него был великий художественный талант и большая нравствен­ная одарённость. Он художник слова, юморист, лирик, мастер гротеска и фантастики, но всё его творчество — не в пси­хологическом плане; он не создал ни одной живой души, ни одного реального характера. Маски и автоматы, сделан­ные им, так выразительны, так динамичны, что издали их можно принять за настоящих людей; но попробуйте проана­лизировать Сквозника-Дмухановского или Чичикова, и вы сразу почувствуете, что вместо души у них мешок с отрубями. Гоголь с детства ощущал мировое зло как начало омертве­ния и смерти. Пока он оставался верен своей интуиции, он гениально выдумывал мертвые души, так гениально, что даже Пушкин поверил в их реальность. Гоголь рассказывает, что после чтения поэмы Пушкин произнёс: «Боже, как грустна Россия». И прибавляет знаменательную фразу: «Меня это изумило: Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что всё это карикатура и моя собственная выдумка».

 Когда же, вопреки интуиции, Гоголь пожелал все «мер­зости» свести к «прекрасному источнику»и путем нравствен­ного воспитания переделать мёртвые души в живые, он потерпел поражение. Психологическая теория зла, как иска­жения добра, изложенная в «Переписке», оказалась холод­ной утопией.

 

Продолжение следует